Срочно нужен гробовщик [Сборник] - Дороти Сейерс

В разговоре произошла небольшая заминка. Он задумчиво поглядел на дом.

— Они, наверное, поженятся?

— Клайти и Майк? — с удивлением спросил Кампьен. — Не знаю. Такие вещи случаются.

Чарли Люк надвинул шляпу поглубже на один глаз и выпятил свой тощий живот.

— Готов биться об заклад… Но это мой участок. А он этого не знает, бедняга. По-моему, он учит ее сквернословить.

Кампьен смотрел вслед его долговязой фигуре; дойдя до поворота, Люк обернулся, махнул рукой и исчез. Да, интересно, что из этого выйдет? Идя по дорожке к крыльцу, он усмехнулся. Мисс Уайт, без сомнения, скучать в ближайшее время не будет.

Проходя через холл, он вынужден был признаться, что недооценивал Рене. Нарядная и веселая, как птичка, она сидела на нижней ступеньке лестницы, ожидая его.

— Пора уже и вернуться домой, — сказала она и, вскочив на ноги, крепко обняла его — подобное излияние чувств Рене позволяла себе только в исключительных случаях. — Вы удивительный, замечательный человек!

Эта вырвавшаяся из самого сердца признательность показалась Кампьену самой большой наградой. Рене взяла его под руку и повела в глубь дома.

— Идем, выпьем кофе. Ну и ночка! У нас тут был настоящий репортерский прием. Как в старое доброе время в газете «Манчестер варьете». Не знаю уж, что будет в утренних газетах. Джессика сварила для вас очередную гадость. Я ее вылила и скажу, что вы выпили с удовольствием. Ну, идемте же. Кларри самозабвенно ухаживает за мистером Лаггом… Какой очаровательный мужчина… У меня было кое-что припасено. Не сердитесь уж на них. Просто сделайте вид, что ничего не заметили. После всех этих событий их очень мучила жажда.

Кампьен рассмеялся. Рене щебетала, не давая ему вставить словечка.

— Ну, конечно, я опять забыла. Вам письмо. Оно пришло еще вчера утром, и никто не позаботился отдать его вам. Вот оно, дорогой. На подносе. Почерк женский, значит, личное. Пока вы его читаете, я поставлю чайник. Но не задерживайтесь. Мы все вас ждем.

И Рене, как бабочка с потрепанными крылышками, но готовая к новым подвигам, устремилась к себе на кухню; а Кампьен взял письмо и, подойдя ближе к висевшему в холле фонарю, начал читать. Отчетливый почерк жены приветливо улыбался ему с единственной страницы.

«Дорогой Альберт,

спасибо тебе за известие, что мы не едем управлять островом. Я так рада. Реактивный самолет «Херувим» почти готов, так что мы с Аланом и Вэлом приедем к тебе, как только ты освободишься.

Юный Секстон Блейк весь день рисует, причем только одни грибы, которые мне показались сначала вполне невинными грибами из сказок. Пока я не прочитала, что под ними написано. Под каждым стояло только одно слово: «Бах!»

Я внимательно слежу по газетам за твоим расследованием, но сообщения такие отрывочные, что боюсь, любое мое замечание окажется до того невпопад, что ты расстроишься. Так что я лучше от них воздержусь. Надеюсь, скоро увидимся.

Очень люблю. Аманда.

P.S. Не могу все-таки удержаться от одного намека. Не думал ли ты о банкире? Очень уж он неестественный».

Кампьен дважды прочитал письмо, а постскриптум раз пять. Аккуратно сложил листок бумаги и спрятал во внутренний карман; слуха его вдруг коснулось сдавленное завывание. Кто-то явно пытался петь. Дело плохо — пел Лагг.

Дочь времени Тей Джозефина

Истина — дочь времени.

Старая английская пословица

I

Грант лежал на высокой больничной койке и смотрел в потолок. Надоело ему все невыносимо. Каждую черточку, каждую трещинку ровного белого чистого поля он знал наизусть. Сначала он вообразил потолок картой, прошел по рекам, исследовал острова и материки. Потом — загадочной картинкой, отыскал прятавшиеся в ее линиях лица, контуры птиц и рыб. Потом в уМе расчертил потолок и, как в школьные годы, просчитал получившиеся углы и треугольники. Гляди не гляди, больше ничего не выглядишь. Тоска смертная.

Грант как-то попросил Карлицу развернуть немного кровать, чтобы его взгляду стали доступны новые потолочные области. Это, однако, нарушило бы симметрию комнаты, а симметрия в больницах почитается превыше всего, ну, может, чуточку уступает чистоте, но никак не сострадательности. Что отклоняется от параллели, то — от лукавого.

Почему он ничего не читает, спросила в ответ на его просьбу Карлица. Вон ему сколько книжек нанесли, совсем новенькие, дорогие.

— Чересчур много людей, чересчур много слов. А печатные машины выбрасывают еще и еще: каждую минуту — лавины слов. Страшно подумать.

— Вам бы только спорить, — сказала Карлица.

Карлицей он про себя называл сестру Ингем — на самом деле девушку роста среднего, с неплохой фигуркой — в отместку за то, что оказался во власти этакой куколки, фарфоровой мейсенской [118]статуэтки, которую ничего не стоило поднять одной рукой. Конечно, будь он сам на ногах. Карлица всегда лучше Гранта знала, что ему можно, а чего нельзя, мало того, она так легко орудовала его большим беспомощным телом, что Грант испытывал постоянное чувство унижения. Вес словно ничего для нее не значил. Матрацы она ворочала с небрежной грацией дискоболки. А когда заканчивалось ее дежурство, за него принималась Амазонка — богиня с руками, точно ветви бука. Амазонка, сестра Деррол, была родом из Глостершира, и каждую весну в пору цветения нарциссов ее томила тоска по дому. (Карлица родилась в портовом городке графства Ланкашир, цветами и прочей чепухой ее не проймешь.) У сестры Де-ррол были большие мягкие руки и глаза, как у телки, — большие и добрые; они смотрели на тебя с сочувствием, но малейшее физическое усилие — и сестра начинала дышать, как подающий воду насос. А в положении Гранта, как ревниво ни относись к чужой ловкости и сноровке, еще тяжелее думать, что ты лежишь, как колода, неподъемным грузом.

Грант был прикован к постели, его опекали Карлица и Амазонка, и все потому, что его угораздило свалиться в канализационный люк. Хуже не придумаешь, что в сравнении с этим деспотизм Карлицы или сопение Амазонки! Свалиться в люк — верх унижения, предел нелепости, какая-то клоунада, гротеск! Провалиться под землю во время преследования! Единственное утешение, что Бенни Сколл, за которым он гнался, попал, завернув за угол, прямо в руки сержанту У ил ьямсу.

Бенни получил свои три года, что, конечно, неплохо для английских подданных, но ведь его наверняка освободят досрочно за хорошее поведение. А вот из больницы за хорошее поведение досрочно не выпишешься, и мечтать нечего.

Грант перевел глаза с потолка вниз, скользнул взглядом по стопке книг на прикроватном столике — дорогие книги в броских обложках, которые назойливо навязывала ему Карлица. Верхняя, с видом Валетты[119] в ядовито-розовой гамме, — ежегодный отчет Лавинии Фитч о злоключениях ее высоконравственной героини. На обложке военный порт, значит, на сей раз ее Анжела или Сесиль, а может быть, Дениза или Валери — жена моряка. Грант открыл книгу, прочел сердечное посвящение автора и отодвинул роман в сторону.

«В поте лица» — семьсот страниц с лишком, мозольный труд Сайласа Уикли, бытописателя английской деревни. Судя по первому абзацу, положение вещей по сравнению с предыдущей книгой существенно не изменилось: снова лежит в родах мать; отец в очередной раз отложил уплату налогов; старший сын, на которого возлагалось столько надежд, знай налегает на выпивку, вот и сегодня заложил за воротник и свалился в сенях; младший — лежит со сложным переломом, а дочь уложил в постель заезжий гастролер. Погода мерзкая, льет обложной дождь, а выглянет из-за туч солнце, и от кучи навоза потянется в небо легкий парок. Навоз с непреложным постоянством появлялся в каждом романе Сайласа, и не его вина, что пар постоянно устремлялся вверх, нисходящие потоки автор не преминул бы отметить.

Обложку романа украшает резкая черно-белая графика. Ниже в стопке — изысканная безделка под названием «Бальные туфельки», полная легкомысленных причуд и затейливых нелепиц: с шутливой снисходительностью Руперт Руж повествует о пороке. Сначала ужасно смешно. Но на третьей странице замечаешь, что Руперт неплохо усвоил урок другого остряка — Дж. Б.Шоу, который хоть и не отличался снисходительностью, но в шутке понимал столько же, это ему принадлежит честь открытия: чтобы прослыть остроумным, достаточно всегда и всюду использовать парадокс, такой удобный и простой в обращении. А заметив это, видишь намерения автора за три предложения вперед.

Красная вспышка выстрела на фоне ночного неба — обложка последнего романа Оскара Оукли. Бандиты цедят слова — синтезированный американский сленг, не слишком уместный, а что еще хуже — ничего общего с настоящим. Блондинки, сверкающие никелем бары, бешеные гонки с преследованием. Чушь собачья.